Шанс, в котором нет правил [черновик] - Ольга Чигиринская

— Я специально раздала вам материал заранее, чтобы начинать урок не с чистого листа. На прошлом уроке я говорила вам о кризисе романтического и реалистического искусства. О том, что реалистическое изображение действительности достигло предельного совершенства. Вернее, предельного совершенства, доступного на том техническом уровне. Как вы думаете, что должно было за этим последовать? Тут есть несколько вариантов.

— Ну, вы же в прошлый раз сами рассказывали — импрессионизм… — сказал Митя

Вагин.

— Угу, — кивнела Оксана. — А еще?

— Погодите-погодите, — прищурился похожий на Енота Макаров, — а тот рассказ Бальзака, про художника…

— «Неведомый шедевр», — подсказала Оксана.

— Да! Вы его не случайно уронили в рассылку, я правильно понял?

— Совершенно не случайно, — улыбнулась Оксана. — Кто прочел рассказ?

Поднялось три руки. Макаров, Инна Данилина и… Тимур.

— Тимур, я мечтаю услышать твой голос, — сказала она. — Я его слышу так редко…

— Ну… — мальчик опустил глаза, словно стесняясь всех. — Я его не понял, на самом деле. Почему художник картину испортил? Он сошел с ума?

— А как ты думаешь, он испортил ее?

— Но… там было только это… много мазков…

— Скажи, а если бы ты сейчас увидел картину, где из нагромождения мазков и цветовых пятен выступал кончик ноги, который произвел бы на тебя такое же впечатление «как торс какой-нибудь Венеры из паросского мрамора среди руин сожженного города» — так там кажется? — ты сказал бы, что художник все испортил?

— Я не знаю, — огорченно сказал Тимур. — Я же в этом не понимаю. Если бы я понимал, то я, наверное, был бы учителем эстетики.

И улыбнулся.

— А давай подумаем… что нужно, помимо мастерства, чтобы зритель отозвался на картину? Я хочу сказать, что новаторство… раздвигает рамки мира. Это задача, на самом деле, очень нужная и хорошая — и — помимо того, что она творит новую красоту — страшно социально полезная: мы видим то, что умеем видеть. То, чему нас научили. Истории стихосложения 6000 лет и в нем за это время ничего не изменилось. Приемы, методы, стилистика — да. А существо дела все то же. Так что же нужно для того, чтобы получить отклик?

— Ну, чтобы как-то… сочувствие было, — донеслось из средних рядов. — Чтобы задевало. Как вы про импрессионистов рассказывали — впечатление чтобы возникло.

— Правильно. А как это делается — как можно такого добиться?

И тут же вспомнила, что не проходила с этими ребятами программу 5-го класса.

— Вам рассказывали о воздействии цвета на сознание и подсознание?

Нестройные знаки согласия побудили ее продолжать:

— Так вот, импрессионисты сделали в этом направлении первый шаг, который Бальзак, так сказать, предсказал — они начали рисовать цветовыми пятнами, придавая первоочередное значение не линии рисунка, а форме и цвету. Постимпрессионисты пошли еще дальше. Им было мало создать у зрителя впечатление — как Дега своими зелеными и синими цветами создавал впечатление нереальности, воздушности танцовщиц. Постимпрессионисты хотели большего: вложить в зрителя свое переживание реальности. Посмотрим на «Едоков картофеля», — Оксана ткнула пультом в сторону проектора. — Об этой картине ван Гог говорил: «Нужно писать крестьян так, словно ты один из них, чувствуя и мысля, как они». И пытался научить зрителя видеть так, как он увидел этих людей и как видели сами эти люди — воспроизвести весь их мир на одной картине через угол зрения, цвет и движение.

— Чё-то он их какими-то уродливыми видел, — фыркнул Макаров.

— Я сейчас покажу еще одну картину — это старший современник ван Гога, Милле, — Оксана включила на проекторе «Вечернюю молитву». — Попробуйте их сравнить.

— Эта мне больше нравится, — честно сказала Инна.

— А что скажут другие? — Оксана сделала приглашающий жест в сторону проекции.

Да, это определенно понравилось больше.

— А теперь посмотрите на лица, внимательно… и попытайтесь представить, как эти, вот эти люди — едят.

Непонимание. Оксана попыталась растолковать:

— Милле очень любил крестьян. Он сам был крестьянином по рождению, и на всю жизнь сохранил эту крестьянскую черту — стремление, так сказать, приодеться, выходя на люди. Он, рисуя, помнил, что выводит свой класс на широкую публику — и поэтому крестьяне у него чинны, благообразны, подтянуты. Он рисует их, не приукрашивая, но немножко лукавит — изображая их в лучшие минуты жизни. Вот молодые крестьяне копали картошку, услышали звон колокола, оставили работу и читают молитву «Ангел Господень». Они смиренны, одухотворены, а главное — они помнят, что находятся в присутствии высочайшего Бога. Такими их очень легко любить. Понимаете? Ван Гог хотел, чтобы зритель полюбил крестьян не только такими. И увидел — не только такими. Чтобы зритель понял, что они — люди, вообще люди, всегда люди — даже когда они не стараются показать товар лицом.

— Разве это плохо — нравиться? — спросила Регина Семина.

— Нет, Рина, это не плохо. Но это не всегда получается, во-первых. А во-вторых, никто не обязан ни хотеть нравиться, ни нравиться. Ван Гог любил людей, даже когда они ему не нравились, и очень сильно. До того, как нарисовать «Едоков картофеля», он был пастором в шахтерском городке. Священником. Жизнь шахтеров тогда была ужасна, им платили ничтожно мало, а болели они почти все и постоянно. Многие калечились на шахтах. Чтобы как-то скрасить свою жизнь, люди пили. Пьяными — дрались друг с другом, били жен и детей. Ван Гог приходил к ним, когда они болели, и ухаживал за ними. Приходил к их женам и помогал по хозяйству. Учил их детей грамоте. Он считал, что таким и должно быть служение священника. Понимаете, он любил их даже когда ненавидел.

— Это что же… красиво получается не только то, что красиво, но и то, что точно?

— Да где там точно — они все… корявые какие-то!

Оксана улыбнулась.

— Ну а это… — она высветила на проекторе «Красные виноградники», — красиво или точно? Или и то, и другое?

В классе слегка загудели.

— Или вот это? — перед классом загорелись «Оливы, синее небо и белое облако».

— Это красиво, — сказал Тимур. — Только очень странно. Он это написал когда уже совсем сошел с ума?

Оксана сжала губы, формулируя ответ.

— Я думаю, он не сошел с ума. Он надорвался, — сказала oна, меняя картину на «Портрет с забинтованным ухом» — Самопожертвование бывает разрушительным. И не только для тех, кто жертвует собой — но и для тех, ради кого жертвуют. Не нужно идеализировать ван Гога — он изводил брата мелочными придирками, ссорился с друзьями и единомышленниками. Он полагал, что искренность и решимость дают ему право… почти на все.

— Но теперь его считают великим художником, его в школе учат… — Вагин почесал световым пером кончик носа. — А эту картину просто нельзя купить, ни у кого таких денег нет.

— Вопрос цены, — кивнула Оксана. — А вот картина его друга и единомышленника, Поля Гогена. Называется — «Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идем?»

Класс разглядывал картину молча примерно минуту.

— Но где же здесь направление?

— От рождения к смерти? Не получается…

— Никуда не получается.

— Да, тут нет ответа, — подтвердила Оксана. — Тут поставлен вопрос.

— Но если не знать, что он поставлен, каждый будет думать свое.

— Ну и пусть думает, — Оксана послала на проектор «А, ты ревнуешь?» — Романтическое искусство объясняло. Импрессионистское искусство сообщало. Постимпрессионизм не столько сообщает, сколько спрашивает. И этим вопросам тесно не только в рамках традиционного искусства — но и искусства вообще. Слишком многое, с точки зрения постимпрессионистов, в искусстве искусственного. Гоген, Сезанн, Ван Гог, Тулуз-Лотрек — они были очень разными, у каждого из них был свой, неповторимый почерк. Настолько неповторимый, что объединять их в одно направление можно только условно. Все, что их роднило — постоянный поиск. И полная готовность в этом поиске потерять себя.

— Чтобы что-нибудь найти… нужно выйти за рамки — и за свои тоже?

— Не знаю, — Оксана преувеличенно пожала плечами. — Я хотела поговорить как раз об этом.

Она поставила проектор в режим «слайд-шоу» — и после «Ты ревнуешь?» уже успели смениться «Здравствуй, Мария!» и «На окне».

— Есть такая книжка, называется методическое пособие по преподаванию эстетики в школе средней ступени. Ее сочинили и утвердили в министерстве образования умные люди с научными степенями. В ней написано, что я должна к концу 10-го класса как-то научить вас отличать, например, абстракционизм от простой пачкотни, постмодерн от плагиата, коллаж от скверно сделанного «имиджбилда». Я постараюсь, не вопрос. Но мне — лично мне — кажется, что этого мало. Чтобы понимать искусство, нельзя ограничиваться искусством. Потому что в основе любого искусства — целенаправленное творчество, и цель, которую ставит себе творец — очень часто находится именно за пределами искусства.